Человек с древесным именем
Корней Чуковский прожил большую жизнь (1882–1969), занимался разнообразным писательским трудом, но не без смешанной с гордостью горечи заметил на склоне дней: «Все другие мои сочинения до такой степени заслонены моими детскими сказками, что в представлении многих читателей я, кроме «Мойдодыров» и «Мух-Цокотух», вообще ничего не писал». О чем говорить, если даже Хрущев, вручая 75-летнему классику орден Ленина, добродушно брякнул: «Вот я и увидел злодея, из-за которого столько мучился!» Оказывается, внуки нередко требовали от Никиты Сергеевича читать им сказки юбиляра!..
Не только поэт и беллетрист, но и критик (его подход к анализу чужих сочинений был, что и говорить, оригинален: «Каждый писатель для меня вроде как бы сумасшедший»), переводчик, литературовед, мемуарист, филолог, правозащитник. Нет, публике куда интереснее иная ипостась Чуковского: человек-праздник, чудо-дерево! Он, шумный и длинный, всегда и всюду оказывался на виду. Не случайно его сравнивали с соснами, среди которых писатель жил – в молодости в Куоккале, тогда еще финской, в осеннем возрасте – на подмосковной даче. Андрей Вознесенский, его сосед по писательскому поселку Переделкино, так и озаглавил свои воспоминания: «Человек с древесным именем». На самом-то деле при рождении будущую «диковину среднерусского пейзажа» звали и проще, и скучнее – Николай Васильевич Корнейчуков. Он изобрел себе новое имя. И принял новую судьбу.
Молодость и старость – вот, пожалуй, главные точки крутого маршрута его жизни. Возможно, автор абсолютно не прав, и чуковеды его заклюют, однако совершенно не представляю Корнея Ивановича «мужчиной средних лет»! Для меня он почему-то либо молод и еще непризнан – носатый, взъерошенный и усатый, как на рисунках Ильи Репина, с которым «новый Белинский» дружил. Либо уже седовласый классик, улыбчивый дедушка в мантии и шапочке почетного профессора Оксфорда, бодро водящий вокруг костра хороводы с пионерами, читающий им нараспев с неповторимым одесским акцентом: «А за ними блюдца, блюдца – / Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля! / Вдоль по улице несутся – / Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!» И как тут, держа перед глазами архивные фотографии или слушая ретрозаписи, не вспомнить его слова, что детский писатель должен быть счастлив, как и те, для кого он пишет!
«На копейку пшенной каши»
И на заре туманной юности, и в годы молодости сытость не была верной спутницей Чуковского. Это только в его стихах – «и ручьи из-под земли / Сладким медом потекли». Когда он смотрел на свою жизнь с высоты прожитых лет, она ему не казалась медом: «Шестнадцати лет я ушел из дома. Снял комнату, поселился один. Голодал. Если я знал, что сегодня удастся съесть початок кукурузы, да еще обмакнутый в масло, – я был счастлив».
Ирина Лукьянова, автор вышедшей недавно дотошной (под тысячу страниц!) биографии Чуковского, отмечает: «В своих и чужих воспоминаниях он всегда обтрепанный, часто голодный, плохо одетый. Периодически падает в обморок, скорее всего от недоедания; эти внезапные обмороки есть у него в дневниках и прозе повсюду, от раннего детства до голодной зимы в послереволюционном Петрограде… Его ежедневное меню тех времен: на копейку пшенной каши, еще на четыре – квас и хлеб».
Сам Чуковский в мемуарном очерке об Анне Ахматовой приводит потрясающий эпизод: «Как-то в двадцатом году, в пору лютого петроградского голода, ей досталась от какого-то заезжего друга большая и красивая жестянка, полная сверхпитательной, сверхвитаминной «муки», изготовленной в Англии достославною фирмою «Нестле». Одна маленькая чайная ложка этого концентрата, разведенного в кипяченой воде, представлялась нашим голодным желудкам недосягаемо сытным обедом. А вся жестянка казалась дороже бриллиантов. Мы все, собравшиеся в тот день у Анны Андреевны, от души позавидовали обладательнице такого богатства.
Было поздно. Гости, вдоволь наговорившись, стали расходиться по домам. Я почему-то замешкался и несколько позже других вышел на темную лестницу. И вдруг – забуду ли я этот порывистый, повелительный жест ее женственно красивой руки? – она выбежала вслед за мной на площадку и сказала обыкновеннейшим голосом, каким говорят «до свидания»: «Это для вашей... для дочки... Для Мурочки...» И в руках у меня очутилось драгоценное «Нестле». Напрасно повторял я: «Что вы! Это никак невозможно!.. Да я ни за что... Никогда...» Передо мною захлопнулась дверь и, сколько я ни звонил, не открылась».
Нужно ли здесь что-то комментировать и объяснять? Единственное, что стоит добавить: даже в самые тоскливые, бесхлебные и безденежные годы не падать духом Чуковскому помогало природное чувство юмора, ироничное отношение к себе, к другим, к несовершенству мира. «Он требовал от себя веселья – в особенности на людях», – писала его дочь, Лидия Корнеевна. Даже в старости с ее немощью, даже став живой легендой, он вел себя как ребенок, не забывая, что детский писатель должен быть счастлив. Впрочем, не было ли это маской? «Мудрый лис» – одно из прозвищ, которым нашего героя окрестили современники.
«В воскресенье «ем» Чуковского…»
В конце 1906 года 24-летний Корней (три года назад женившийся и успевший обзавестись первенцем) переехал с семьей из Петербурга в Куоккалу, которая станет его пристанищем лет на десять. Тогда это дачное местечко, принадлежавшее Финляндии, никто и не думал переименовывать в поселок Репино: великий художник-реалист Илья Ефимович Репин был одним из местных обитателей. По соседству жили или наезжали в гости (от Питера всего-то сорок километров) известные поэты, художники, музыканты, артисты. «Все мы, как я вижу, любили друг друга, и мы верили друг другу...», – вспоминал Чуковский о том времени, разумеется, идеализируя его. Но, несмотря на неизбежные в творческой среде интриги, мышиную возню и мелкие злодейства, жили дачники в постоянном общении, в том числе застольном – обеды, ужины, чаепития.
«Вокруг чайного стола затевались бурные, молодые, часто наивные споры: о Пушкине, о Достоевском, о журнальных новинках, также о волновавших нас знаменитых писателях той довоенной эпохи… Часто читались стихи или отрывки из только что вышедших книг», – писал Корней Иванович.
В этой богемной среде вращался тогда и совсем еще юный Дмитрий Лихачев, будущий академик. Спустя много лет Дмитрий Сергеевич вспоминал в телеинтервью: «Интеллигенция любила шутить. Все были шутники. И Чуковский был шутник, и Пуни, и Анненковы были шутники. Это было веселое большое селение, которое устраивало балы, концерты, оркестры, все были между собой знакомы. И эта шутливость, и это отношение к жизни спасли меня от всех мрачных впечатлений в последующей жизни».
Объектом шуток нередко становились званые обеды у Репина, в его «Пенатах» – легендарном доме, известном всякому культурному человеку. Дело в том, что Илья Ефимович и его супруга Наталья Борисовна имели репутацию людей гостеприимных, но страстно и последовательно пропагандирующих вегетарианство. К слову, чета Чуковских, которая охотно общалась с ними, имела свою причуду: Корней и Мария предпочитали даже в дождь всюду ходить босиком. Чуковский мог прийти в гости в хорошем костюме, но без обуви. Репины не удивлялись: Илья Ефимович в целях закаливания организма заставлял всю семью спать «на воздухе», то есть даже в мороз – с открытыми окнами...
Владимир Маяковский оставил в автобиографии «Я сам» запись о том, как он, молодой и нищий, жил в Куоккале летом 1915 года: «Установил семь обедающих знакомств. В воскресенье «ем» Чуковского, в понедельник – Евреинова и т.д. В четверг было хуже – ем репинские травки. Для футуриста ростом в сажень это не дело».
Поэт напутал с календарем – у Репина обеды проходили по средам. В шесть часов всех приглашали к круглому столу оригинальной инженерной конструкции. Уникальность этого спецстола на 20 персон заключалась в том, что каждый едок должен был обслуживать себя сам: блюда ставились в центре, дотянуться до них можно было, повернув ручку. А грязную посуду гости сами складывали в выдвижные ящики.
Чуковскому больше всего нравились «бифштексы из клюквы», «куропатка из репы» и «супы и котлеты из сена». Подавали ли подобную экзотику на самом деле – одному Богу известно; картофельный салат, моченые яблоки, соленые огурцы и орехи с грушами были точно. Еще он рассказывает в мемуарах, как писатель Влас Дорошевич, князь Барятинский и артистка Лидия Яворская «привезли с собой в «Пенаты» ветчину и тайно от Репина ели ее тотчас же после обеда, хотя репинские обеды были и обильны, и сытны».
Что касается фразы «В воскресенье «ем» Чуковского», то Корнея Ивановича она сильно разобидела: он-то полагал, что 23-летний Маяковский приходит к нему в гости утолить жажду духовного общения, показать критику новые стихи, а не ради того, чтобы набить желудок. В ответ в своих мемуарах Чуковский не без сарказма отметил «колоссальный аппетит» поэта.
Возвращаясь к обедам у Репина. Нередко эти трапезы с «дикими травами» превращались в настоящий пир духа. На застольях в «Пенатах» имелось несколько «правил круглого стола», в том числе довольно нелепых. К примеру, запрещалось помогать раскладывать на чужие тарелки то или иное угощение. Если кто-то нарушал этот «устав», он должен был произнести речь. Так вот Чуковского, который говорил свежо, красиво и эмоционально, порой специально подталкивали к нарушению правил, чтобы лишний раз послушать его выступление.
Именно в Куоккале, где, говоря современным языком, тусовалось много замечательных артистических личностей, у Корнея Ивановича появилась привычка собирать автографы в альбом. Так возник альманах «Чукоккала» (название, кстати, придумал Репин, а не Чуковский), который пополнялся рисунками, фотографиями и рукописными посвящениями долгие годы и даже был издан отдельной книгой. Поэт А. Вознесенский написал в знаменитый альбом: «Не хочу кока-колу, а хочу в Чукоккалу!» Сильное желание, ведь никакой кока-колой в Переделкино, да и вообще в СССР тогда, конечно, и не пахло. Ну, разве что где-нибудь в баре «Интуриста»...
«Я стал зажиточным стариком…»
В уже упоминавшейся «ЖЗЛовской» биографии Чуковского ее автор приводит довольно неожиданный пассаж. Сообщив, что Корней Иванович ушел со свадьбы своего сына Николая (вообще-то все родители рано или поздно оставляют молодых наедине!), биограф уточняет, что он «вообще не терпел застолий, именин, праздников, банкетов». Зная про жизнелюбивый нрав Корнея Ивановича, в это трудно поверить. Разумеется, писатель много работал – и по вдохновению, и для того, чтобы содержать семью, но ни годы в Куоккале с ее уникальной творческой атмосферой, ни переделкинская жизнь с бесконечными визитерами (хотя уже без того художественного братства) как-то не настраивают на подобный вывод. Интересно, что сказал бы по этому поводу сам Чуковский? Может, согласился бы, а может, привел бы фрагмент из своего «учебника детоведения» «От двух до пяти»: «Это напомнило мне один эпизод, приключившийся лет тридцать назад. Меня знакомят с пятилетней Ириной.
– Это, Ирочка, писатель Чуковский.
Та спрятала руки за спину и засмеялась, как человек, хорошо понимающий шутку:
– Чуковский давно умер.
Когда же меня пригласили к столу, она окончательно уличила меня в самозванстве:
– Ага! Разве писатели кушают?»
Конечно, не со всеми своими гостями поздний Чуковский имел возможность, а главное желание, отобедать и выпить чая. Один из счастливчиков, Юрий Коваль, написал рассказ про то, как однажды зимой 1966 года он, 28-летний литератор и художник, приехал в Переделкино.
«– Извините, – сказал я. – Вы странно смеетесь – и зло, и добродушно.
Корней Иванович нахмурился. Оглядел меня, сомневаясь, что перед ним такой уж великий знаток разных видов смеха. Потом улыбнулся.
– Пойдемте-ка обедать. Хотите есть?
Есть я не хотел, но сказал:
– Хочу.
Конечно, мне было не до еды. Но – обед! Обед у Чуковского! Только дурак, наверное, откажется. Но и трудно, неимоверно трудно мне было, друзья, обедать у Чуковского, стеснялся я страшно. А дело, в сущности, простое – бульон с пирожком. Не помню, к сожалению, ни вкуса бульона, ни начинку пирожка. Помню, что только и думал за столом – на втором этаже, – как бы тарелку не опрокинуть. Бульон и пирожок съел я мгновенно, чтоб ликвидировать опасность опрокидывания и спокойно посидеть, поглядеть на Корнея Ивановича…»
Актриса Рина Зеленая вспоминала, что каждый год на день рождения Чуковского на его даче обязательно собирались друзья. И эти застолья превращались в импровизированные концерты, которыми дирижировал именинник. А переделкинские старожилы до сих пор вспоминают праздники «Здравствуй, лето» и «Прощай, лето», которые Чуковский устраивал для местной детворы. «Плата» за вход – десять шишек. Чаепитие из «самоварища» – часть всеобщего веселья. «Сначала дети показывали спектакль, потом выступали гости, затем зажигался костер и все, взявшись за руки, плясали вокруг огня, – свидетельствует в «Записках безумной оптимистки» одна из участниц праздника Груня Васильева, сегодня всем известная как Дарья Донцова. – Впереди несся Корней Иванович, на голове у него сидел самый настоящий убор индейского вождя!» В нынешнем Переделкино, где менеджеров больше, чем поэтов, а заборы выше сосен, подобного не устраивает никто.
В последние годы жизни «дедушке Корнею» было легко играть роль радушного хозяина: его книги охотно печатались, слава оказалась подкреплена гонорарами. Как подтверждение тому – запись из дневника: «Неожиданно – нисколько о том не заботясь, – я стал зажиточным стариком…»
Трубочки со сливками и орехами
Что нужно:
- 2 яйца
- 200 г мелкокристаллического сахара
- 1 1/4 стакана муки
- щепотка корицы
- 250 мл сливок 33%
- горсть очищенного сырого миндаля
- 3 ст.л. коричневого сахара
- 1 средняя морковка правильной формы
Что делать:
1. Миндаль крупно порубить. В сковороде растопить сахар, всыпать орехи, перемешать, готовить 1 мин. и сразу же переложить на смазанный маслом пергамент.
2. Яйца взбить с сахаром, всыпать муку с корицей, вымесить, добавить 50 мл сливок, еще раз вымесить до гладкости. На противень, выстланный пергаментом, выложить по 1 ст. л. теста в виде кружков диаметром 8 см. Выпекать при 180°C, пока края кружков не зарумянятся, 7-9 мин.
3. Не вынимая полностью противень из духовки, снимать с него выпеченные кружки, с помощью моркови сворачивать из них трубочки и выкладывать на блюдо. Если кружки остынут, они будут крошиться.
4. Остывшие трубочки наполнить взбитыми сливками и украсить миндалем.
Спасибо большое за мое детство с его добрыми, волшебными и такими родными книжечками. Они были любимыми и у моих детей, а теперь у моих внучек.
Спасибо за интересную статью.