Мария Павловна Злобина, работник тыла, ветеран труда
Мария Злобина (справа) с подругой, 1946 год
«Когда началась Великая Отечественная война, мне было 15 лет. Война застала меня дома в родной деревне Непрядва в Тульской области Воловского района. Вместе со сверстниками копала окопы и трудилась в колхозе до осени 1941 года.
В деревне хлеба и крупы не было. Мы ели в основном картошку, пекли из неё блины или оладьи. Варили щи из верхних листьев капусты и из свекольной ботвы. Из оставшихся на полях снопов ржи по ночам воровали колоски, молотили их подручными средствами и варили что-то типа похлёбки. А лучший десерт того времени – варёная сахарная свекла.
Потом была оккупация. Немцы ходили по деревне и собирали с каждого двора кур. Моя мама один раз отдала им четыре курицы и больше они к нам не заходили. Корову прятали в снопах сена в сарае, она была нашей кормилицей. Давали ей много воды и сена, чтобы она не мычала и не выдала себя.
В начале 1942 нашу деревню освободили. Когда немцы отступали, было холодно и морозно. Их лошади скользили по льду реки и они их не щадили, застреливали. Меня домашние отправили за водой. И только немцы ушли, буквально за ними следом – широкой линией наши идут. Мне так это хорошо запомнилась: как будто целая армия идёт боевым строем, шириной полкилометра точно. Деревенские встречали Красную армию кто вареной в мундире картошкой, кто самогонкой. А я – вёдрами воды.
6 мая 1942 года сотрудник железнодорожного училища меня и ещё двух девушек и одного юношу из нашей деревни забрал в железнодорожное училище №8 в г. Узловая, где я стала учиться по специальности слесарь паровоза. Училась и одновременно проходила практику – была заготовителем в цехе города Кашира: сверлила, точила, изготовляя шайбочки, гайки. Была ловкая и умелая работница. В цехе холодно, ничего не отапливалось, руки мёрзли без варежек и я ходила греться в кузницу. Проработала в Кашире до 1948 года и после мне вручили медаль за доблестный труд.
Когда училась, жила в общежитии, а раз в месяц можно было съездить домой к маме, но не всегда это получалось – важнее было работать для фронта и победы. Кормили в училище хорошо, три раза в день. Всегда были суп и каша, на день выдавали 650 г хлеба: в завтрак – 200 г, в обед – 250 г, на ужин – 200 г. Обеденный хлеб я продавала, на вырученные деньги покупала маме домой стакан соли и спички, а себе гребешок, зеркальце или заколки.
Мечтала о простой домашней еде, что ела до войны. Разносолов и деликатесов у нас в деревне не было никогда, а хлеб, кусок варёного мяса с картошкой или каша – всегда были на столе. Хотелось обычной еды. На Узловой в мае 1945 года я встретила Победу».
Мария Злобина, начало 50-х годов
Безграничная любовь, доброта и труд — это тоже о Марии Павловне. В свои 92 года она не сидит на месте. Всегда занята чем-то полезным и нужным: поливает цветы, моет посуду, шьёт, подшивает, вяжет, а если не понравится, распустит и снова свяжет. Она умело и ловко готовит домашнюю лапшу и чемпион по котлетам, как уверяет её внучка Екатерина. Вместе они иногда устраивают пир: жарят сало и едят шкварки с чёрным хлебом и «до трясучки» любят жареную, а потом тушёную — до разделения на волокна — свиную пашину.
Рита Ушеровна Островская, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный деятель науки России, главный научный сотрудник лаборатории психофармакологии, НИИ фармакологии им. В.В. Закусова РАМН, Москва
Риточка Островская с родителями и братом Осей
«Война застала меня в Анапе в детском лагере. Мне было 10 лет. В начале июля 1941 через Ростов возвратилась в Москву, а потом эвакуировалась с мамой и старшим братом в город Березовский, Свердловская область. Местные нас не взлюбили, во-первых, москвичи, во-вторых, они считали нас ярыми коммунистами. Мы дико тогда голодали. И я мечтала, что хозяева дома, где мы жили, выбросили бы свекольную ботву, чтобы можно было её подобрать и что-нибудь из неё сварить.
Однажды со мной произошла ужасная история. Моему брату, студенту свердловского института, достался кофе в зёрнах. Это была часть его пайка. А мы даже представления не имели, что такое кофе: до войны пили только цикорий. И я съела эти зерна, полкилограмма. И попала в больницу с тяжелым отравлением, чуть не умерла. Уже позже, когда мы немного обжились в эвакуации, люди пожалели мою маму, взяли работать на молочную кухню, и это меня спасло. Она стала приносить оттуда какие-то остатки, так и выжили.
Когда вернулись в Москву, здесь уже стало немного получше. Можно было записаться на «суфле» – это было густая и сладкая жидкость, которую продавали в бидонах, как сейчас квас. Норма на человека – 1 литр. Это было нечто! Был ещё один кулинарный шедевр военных лет. Если удавалось купить дрожжи и найти хлопковое масло, жарили эти дрожжи с луком – аромат был будто бы паштет печёночный. Уже в 1944 году, в московской школе иногда давали по пирожку, почему-то с яблоками.
До войны папа покупал за 7 копеек французские сдобные булки, и делал бутерброды с тонко нарезанной колбасой. Мечтала, что бы папа вернулся с войны и вот об этих булках тоже мечтала. Мечты осуществились: папа вернулся и снова покупал мне сдобу, но не долго – он умер вскоре после победы. А вот моя подруга мечтала о «сырковой массе» с изюмом, этот сырок в корзиночке из бересты продавался в довоенное время.
Я хорошо училась, часто ездила в Ленинскую библиотеку и окончила школу с золотой медалью уже в послевоенные годы. В родном городе встретила и победу. Люди выходили на улицу и обнимали друг друга. Это было так, как в кино показывают – в «Летят журавли». Это была незабываемая ночь!
Когда я вспоминаю военное время, видятся мне котелки, в которых давали что-то типа лапши с кусочками картошки. Помню однажды шла, упала и пролила этот суп. До сих пор у меня остался шрам на ноге и шрам души: я так переживала, что оставила всех без еды.
До сих пор рука не поднимается выбросить продукты. Всегда стараюсь даже остатки заморозить или ещё как-то переработать, или доесть. С военных лет осталось уважение к еде.
Рита Островская, (вторая справа) 1949 год, 2 МГМИ, группа 16, лечебный факультет, 2-ой курс
Рита Ушеровна — глава большой семьи. У нее два внука и два правнука. Чрезвычайно активная, милая, умная и проницательная, у нее хватает времени и сил еще и на работу. Она по-прежнему врач — психофармаколог, изучает ноотропные препараты. Не отстаёт от времени, «зависает» в компьютере вообще, и в фейсбуке, в частности.
Ирина Георгиевна Булина, автор книги «Блокадная зима моего детства»
Ирочка Булина, фото 40-х годов
«Я встретила начало войны под Ленинградом, в родном Колпино – небольшом городке, который стоит на реке Ижоре, притоке Невы. Мне было 8 лет. Дети моего поколения всегда играли в войну. Воспитанные на книгах Аркадия Гайдара, смотревшие много раз фильмы «Чапаев» и «Истребители», мы завидовали тем замечательным людям, которые совершали настоящие подвиги и в тайне мечтали: «Вот бы и вправду была война! Мы бы, конечно, очень быстро разбили всех врагов!» К сожалению, скоро война началась взаправду.
22 июня 1941 года мы поехали на катере до Ям на Ижоре, где было хорошее купание. И провели там потрясающий день. А когда вернулись домой, все уже говорили о войне. Правда, многие восприняли это как какое-то недоразумение и были уверены – это на пару недель.
Война подбиралась к нам постепенно и в начале сентября родители приняли решение переехать в Ленинград. Квартиры у нас там не было и первое время мы жили у папы на Металлургическом заводе. 4 сентября блокадное кольцо закрылось, но затруднения с продуктами были еще минимальные: исчез белый хлеб и молоко подорожало, но его можно было достать за 5 руб/литр. Это было недешево, но папа был высокооплачиваемым специалистом и мы могли себе это позволить. Даже работали рестораны, мы с мамой обедали там за 15 рублей. В середине сентября трудности с продуктами уже появились, но голод ещё не ощущался. Никто и не думал, что вскоре наступят времена, когда и за деньги нельзя будет ничего купить.
Помню страшный пожар на Бадаевских продовольственных складах во второй декаде сентября. Казалось, всё небо над городом заволокло чёрным дымом. В воздухе горьковато пахло жжёным сахаром. Сахар горел, плавился и тёк по улице, как лава, вбирая уличный мусор, а потом застывал коричневой карамелью. Люди отковыривали и собирали эти потёки. Было уже понятно, что грянет голод. Продуктовые нормы после этого пожара резко сократились.
Зима в тот год выдалась невероятно морозная. Но вечерами долго не давал заснуть не холод, а невыносимое чувство голода. После скудной еды оно не проходило совсем, а лишь немного приглушалось. А со временем притупилось и стало просто частью существования. Нам ещё повезло, мы могли долгое время понемногу пить чай и кофе из бабушкиной коллекции, которую к счастью вывезли из Колпина в Ленинград – она была страстной любительницей чаепития. Мы растянули её до конца декабря. Использованную заварку и кофейную гущу не выбрасывали – из них потом жарили лепёшки, маленькие как печеньица, на олифе или касторовом масле, которое мы случайно нашли в аптечке. Пищевых отходов, в нашем нынешним понимании этого слова, вообще, не стало. Например, очистки от картошки мы натирали на тёрке и пекли из них какое-то подобие лепёшек.
В середине декабря 1941 года выдачи продуктов (жиров, круп, сладкого) не было по нескольку дней. Давали только «хлеб», но то, что называлось хлебом, было невесть чем, с небольшим добавлением муки. И нормы этого «хлеба» были мизерными. На иждивенца с ноября на сутки полагалось 125 г, на работающего – 250 г! Даже спустя много месяцев после эвакуации папа не мог избавиться от привычки после еды сгребать в ладонь хлебные крошки и отправлять их в рот. Это происходило помимо воли.
Помню, как безумно хотелось сладкого. Однажды я нашла фантик от довоенной конфеты «Чио-чио-сан» и сосала эту обёртку два дня. Потом как карамельку сосала янтарные бусины из бабушкиного украшения. Один раз мы с маминым братом затеяли мазохистскую словесную игру: вспоминали, что из вкусного ели до войны. И понятно, почему на нас ворчала бабушка. Все искали способы хоть как-то отвлечься от еды, поэтому с куклами я тоже играла мало. Ведь они должны были ходить друг к другу в гости, а гостей нужно угощать. Играть в это было просто невозможно.
Я до сих пор не люблю перебирать крупу. Однажды в январе 1942 года мама выменяла на рынке что-то из своих вещей на 1 кг ободранного овса и кусок жмыха (комбикорма). Мне давали задание перебирать и шелушить руками по зёрнышку, пока не наберётся моя порция – кофейная чашечка. Я чистила и загадывала: «Если я за полтора часа начищу полную чашку, мама вернётся живая после похода за продовольствием и водой». Очень хотелось грызть даже сырой и нечищеный овёс, но меня останавливала необходимость выполнить зарок.
31 марта 1942 года нас эвакуировали из Ленинграда. 15 апреля мы оказались в Тюмени. В Тюмени продукты продавали, но менять нам было уже нечего – чемодан у нас украли в санпропускнике города. Мешок картошки стоил 1200 рублей – вся папина зарплата инженера на фанерном заводе. Мама устроилась бухгалтером в заводскую столовую – место «хлебное», но вынести она ничего не могла. Правда, ей иногда удавалось пронести для меня половину бублика в лифчике.
В школе меня приняли во «фронтовую тимуровскую бригаду», которая состояла из эвакуированных ленинградских детей из разных школ. В 7 часов утра мы приходили на завод и сколачивали деревянные ящики, которые служили корпусами для немагнитных мин – их нельзя было обнаружить металлоискателем. Ещё мы ходили в госпиталь и выступали перед ранеными: пели и читали стихи. Они радовались нашему приходу и угощали нас белым хлебом. Это было большое лакомство – в магазинах по карточкам был только чёрный. Батонов тогда не было, только формовой в буханках. На нём сверху была такая замечательная коричневая корочка, а про вкуснейшую «горбушку» и говорить нечего.
Как же все ждали Дня победы – и дождались! И такое чувство единения народа я помню только 12 апреля 1961 года, когда Гагарин полетел в космос».
Друзья Ирочки Булиной (первая слева), Колпино, накануне 22.06.41 года
В этом году Ирине Георгиевне исполнится 85 лет. Ее активности можно только позавидовать! Застать дома Ирину Георгиевну непросто – то она в Совете Ветеранов, то на очередном мероприятии, посвященном Великой Отечественной войне. Ирина Георгиевна считает своей миссией рассказать сегодняшним школьникам правду о войне и сохранить важную часть истории нашей страны, поэтому она – частый гость открытых уроков в московских школах. Да ещё и помогает внучке с правнуками – двумя непоседами пяти и трёх лет.